О некоторых положениях теории социализма и коммунизма Д. Эпштейна.

     О НЕКОТОРЫХ ПОЛОЖЕНИЯХ ТЕОРИИ СОЦИАЛИЗМА И КОММУНИЗМА Д. ЭПШТЕЙНА
                                                    (к его статье в АЛЬТЕРНАТИВАХ 103)
            
          “В “Капитале” ... и ряде других работ мы видим такое развитие диалектического метода ... которое ... составляет ... эпохальное открытие”. Осталось метод довести до высшего совершенства, чем и намерен заняться Эпштейн.
          “... эпохальным ... является ... открытие ... способа производства ... как противоречивого единства производительных сил и производственных отношений ... выделение базиса и надстройки ...”. Эпштейн намерен ревизировать это эпохальное открытие, разорвав естественное соответствие производственным отношениям производительных сил и не касаясь вопроса о сознательном изменении естества.
           “Но (! – А. М.) всегда  ли Маркс был достаточно последователен в проведении ... диалектичности отрицания ... ? ... нет (! – А. М.), и его теория коммунизма и его первой фазы – социализма, является тому подтверждением”. Что и намерен подтвердить амбициозный “диалектик” и застенчивый ревизионист Эпштейн. Острие его “диалектики” – у Маркса не хватило диалектики (ума?) понять то, что (правда, после Советской власти и под старость) понял Эпштейн: СУТЬ социализма – не отбрасывание капитализма, а социалистическое усовершенствование его для сохранения (движение – все; диалектика!). Нечто в духе ревизионизма Бернштейна более века назад, но на новом витке: движение ревизионизма по спирали – согласно диалектике. Эпштейн не дает четкого понятия социализма в общей системе понятий формационной истории, со времен Маркса получившей не малое развитие. Но вторая цитата ЗАЯВЛЯЕТ намерение Эпштейна придерживаться эпохального открытия Маркса – формационного подхода к истории (способы производства – производственные основы, ядра формаций; формации без соответствующих надстроек, идеологий и пр). Что ж, это упрощает дело: резонно апеллировать к формационному подходу
                                                                                     *     *     *
           При всех сложностях развития марксизма в XX веке, марксистская наука во многом шагнула дальше Маркса и Ленина. Проклятие раннего марксизма – недостаточное знание формационной истории (например, внутриформационного места капитализма времен Маркс и Энгельса) с соответствующими печальными последствиями – было в большой мере преодолено, особенно в советской исторической науке. 
           Три этапа рабовладельческой формации в Риме вошли в учебники. Три этапа феодализма стало общим местом. Что классическому капитализму предшествует его ранний этап, было, в общем, ясно и Марксу. Современные марксисты фиксируют (под разными терминами) капитализм поздний. Важно, что поздний родоплеменной строй явно предвосхищал строй эксплуататорский (производящая экономика и т. д.; социальная специализация с элементами социального  неравенства; и пр.). И поздний рабовладельческий строй (Поздняя Римская империя IV-VI века и др.) явно предвосхищал феодализм, а поздний феодализм (послекрепостнический в Западной Европе века с XV, в России после 1861 года) – капитализм. Поздний капитализм (в развитых странах с середины XX века (значимо при социал-демократических режимах) предвосхищает коммунизм по Марксу и Ленину, с тем объявляется ретивыми реформистами ТОЖЕ социализмом (только хорошим, демократическим, потому, что буржуазным). С другой стороны ... Ранний рабовладельческий строй, очень наглядно в истории Греции и Рима, носит черты переходного периода к классике рабовладельческой формации. Точно также ранний феодальный (доленный, докрепостнический) – переходного периода к классике феодализма. И ранний капитализм (канон в Англии между буржуазной революцией XVII века и промышленным переворотом с последствиями рубежа века XVIII-XIX) переходен к классике Формации.
           Капитализм сменяется коммунизмом – обосновали Первые классики. Ленин возглавил начало реализации какой-то смены капитализма коммунизмом. Но все Классики еще не знали четко, что канонические смены формаций естественно – это конкретно смены поздних этапов предыдущих ранними этапами последующих. Они не знали, что поздний капитализм даже в самых развитых странах будет только ПОСЛЕ них. И что естественная межформационная социальная революция – смена именно позднего этапа ранним соседних формаций, не совпадающая ни с поздним, предвосхищающим, ни с ранним, тоже как-то переходным ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ, ВНУТРИ ФОРМАЦИИ, этапами. Канон всех социальных революций – на примере капиталистической в Англии. Во второй половине XVI века уже полностью господствовал поздний феодализм, что обусловило быстрый рост производительных сил. На базе т. н. малой промышленной революции происходил ГЕНЕЗИС (раннего) капитализма (“новые дворяне” и пр.). На рубеже XVI-XVII века – АНТИЦИПАЦИЯ капитализма: явные проявления нового социального уклада (распространение кальвинизма, оппозиция в Парламенте, философия Бэкона и пр.). В первой половине XVII века – феодальная РЕАКЦИЯ Стюартов на буржуазный уклад. В середине века – революционный ПЕРЕЛОМ, свержение феодализма. Затем – режим ЗАКРЕПЛЕНИЯ (Кромвелей) победившего капитализма. С 1660 года режим уже антиреволюционной буржуазии в союзе с феодальным охвостьем по изживанию революционных традиций – РЕСТАВРАЦИЯ. С выполнением своих задач она легко, “славно” отбрасывается в 1688 году, наступает полное господство раннего капитализма, создавшее условия промышленному перевороту, с тем генезису капитализма классического. Антиципация второй половины XVIII века – демократические движения, политика “новые тори” и пр. На рубеже XVIII-XIX веков торийский режим становится реакционным. Затем – переломная борьба ранней и классической буржуазии (первый циклический экономический кризис 1825 года ознаменовал экономическое торжество классического капитализма), закончившаяся победой последней. 30е годы XIX века – закрепление этой победы либеральными реформами. Режим реставрации 1841- 46 года  устами Пиля декларировал свою лояльность к победителям и “славно” кончился. Т. е. структуры переходов от одного этапа к другому внутри формаций (социальных переворотов) аналогичны структурам межформационных переходов (социальных революций).  Трудности обоснованию однотипности всех социальных  переходов классового общества объясняется только их недостаточной изученностью, но уже не препятствуют ему во многих случаях. Важна однотипность историческим структурам всех обозначенных переходов КЛАССОВОГО общества и структура перехода ОТ родоплеменного строя К классовому. В Месопотамии на базе культуры Варка четвертого тысячелетия происходил генезис классового строя (социальное неравенство и пр.). Первый Протописьменный период начала третьего тысячелетия отличался уже выраженной классовой структурой, но еще отсутствием государства. Реакция родоплеменного строя этого времени реконструируется по данным этнографии (принуждение богатых делиться и пр.). Второй Протописьменный период 2850-2750 годов характеризовался переломным появлением первого государства, закрепившего победу самого раннего классового строя. События вероятного последующего Потопа, возможно, связаны с реставрацией первобытных порядков и с тем развалом ирригационных систем. После – господство самого раннего классового строя. 
           Однотипность всех межформационных и внутриформационных социальных скачков классового строя, близость их структур к структуре и перехода от родоплеменного строя к классовому (его качественное отличие одно – отсутствие политической надстройки, реакционной, до революционного перелома) позволяет РЕВОЛЮЦИОННО интерпретировать факты истории самых развитых стран капитализма последних десятилетий. Предлагаю не единственно возможную с изложенных позиций интерпретацию, но ту, которую считаю самой вероятной... В результате Второй мировой войны, разгрома нацистской реакции  в системе самых развитых странах устанавливается поздний капитализм (формационно предкоммунистический; потому более или менее “социалистический”), что открывает дорогу бурному развитию производительных сил (“экономические чудеса” по начало 70х годов XX века, научно-техническая революция) и генезису коммунистического уклада (разные явления, необычные для эксплуататорского общества). Антиципация – Новые левые, пик социал-демократических режимов рубежа 60х-70х. Экономический кризис 1973 года оборвал бодрое развитие позднего капитализма (производственные отношения начали вступать в противоречие с перерастающими их производительными силами). Наступила реакция 70х-80х (Новые правые, неоконсерваторы, постмодернизм и пр.). Дело шло к свержению позднего капитализма (альтерглобалисты?), возможно, к установлению, не (совсем?) государственного, по симметричной аналогии с первой классовой революцией революционного режима, раннего коммунизма. Но реакционному позднему капитализму второе дыхание придал “крах социализма”, укрепивший поздний капитализм экономически, политически и, может быть, самое главное, идеологически (пример – Эпштейн). Необычный зигзаг истории, заданный зигзагом истории под названием социализм XX века.
                                                                                  *     *     *
              Со времен Маркса марксистская наука получила развитие, хотя не в той мере, в какой хотелось бы. Маркс уточнялся, в чем-то исправлялся, в чем-то конкретизировался (а в чем-то и опошлялся). В том числе термин СОЦИАЛИЗМ, Марксом используемый не часто и без жесткой привязи к понятию коммунистической формации. ПОСЛЕ Маркса термин СОЦИАЛИЗМ в марксизме было жестко привязан к понятию периода, переходного от капитализма к коммунизму. Но практика скорректировала прогноз Маркса: переходный период, понимаемый Марксом как первая фаза послекапиталистической формации, начался не в странах самых развитых (значимо ПОСЛЕ индустриализации в конце жизни Маркса), а в гораздо более отсталой России (ДО индустриализации даже после Маркса; причем без ожидавшегося Буксира индустриального Запада, который предполагаемо должен был резко смягчить специфику движения к коммунизму отсталой страны). Т. е. по логике представлений Маркса в России, скорее, сначала имел место только переход к тому переходу, о котором писал Маркс. Это нашло отражение в обновленных понятиях СОЦИАЛИЗМА после индустриализации (и коллективизации, культурной революции) 30х годов и ПЕРЕХОДНОГО К НЕМУ ПЕРИОДА. Эпштейна эти нюансы интересуют мало, он прогнозы Маркса XIX века соотносит с реалиями века XX поверхностно. Но нужна ясная констатация факта, что капитализм на Западе при Марксе – середина Формации; а в России при Ленине – самое ее начало. Т. е. представления Маркса о переходе от современного ему капитализма к коммунизму не могли не отличаться от реалий ЕСТЕСТВЕННОГО перехода к коммунизму от капитализма ПОЗДНЕГО (самое раннее – в СОВРЕМЕННУЮ эпоху), а исходные позиции перехода от капитализма к коммунизму в России были хуже, чем представлялось Ленину в 1917 году и из-за объективно большей, чем думалось, формационной отсталости страны, и из-за нереальности для нее КОММУНИСТИЧЕСКОГО буксира. Собственно, ни первого, ни последнего перехода быть вроде бы вообще еще не могло согласно закону соответствия характера производственных отношений уровню производительных сил. А марксистам объективно, вроде бы, нужно было только изучать естественное развитие капитализма, описывать его, пытаться делать прогнозы естественной (автоматической) смены капитализма коммунизмом – и научно поджидать прихода такой смены, вовремя предупредив массы о предстоящем прибытии коммунизма. А капитализм до этого славного момента только посильно приглаживать социал-реформизмом.
            Естествознание изучает природу не только для того, чтоб понимать ее естественные явления, предсказывать будущие. Естествознание все больше обеспечивает искусственное изменение естества природы. Обществознание точно также не может, начиная с некоторой ступени своего развития, не обеспечивать возможность искусственного изменения естественного общества, его стихийного развития. Первая в истории значимая заявка на такое изменение – социализм XX века на базе капиталистических производительных сил, всегда уступающих производительным силам самых развитых стран естественного капитализма. Исходное условие искусственной реализации этого социализма – марксизм XIX века. Он не возник завершенной социальной наукой, развивается до сих пор. Он сразу во главу угла поставил практический вопрос перехода от капитализма к коммунизму, но неизбежно не мог быстро дать достаточно грамотного ответа. Уже прорывы в марксизме Классиков  неизбежно сочетались с еще недоработками. Уже в 40е годы XIX века была создана формационная основа марксистского подхода к истории – и сразу еще неверно приложена к практике развития общества. Маркс и Энгельс без достаточных оснований посчитали, что развитые страны объективно подошли к финалу капитализма, потому сочли экономические кризисы симптомами перерастания капитализма производительными силами, борьбу молодого классического пролетариата объективно направленной на свержение капитализма, а “мировую революцию” 1848 года выводящей на коммунистическую. На самом деле до  естественного финала капитализма было порядка двух веков (даже в Англии в 40е годы только завершался переход к классическому зрелому капитализму 50-60х; перезрелый обосновал Ленин, а поздний – современные авторы), классический пролетариат не мог быть естественным ниспровергателем капитализма и позднее (как и поздний пролетариат; естественно капитализм должны свергнуть новые социальные силы самого конца позднего капитализма, преломления новых производственных отношений в рамках капитализма, когда новые производительные силы его перестают и формируют новые производственные отношения). Часть исходных ошибок были исправлены еще Классиками, другие живут до сих пор. Главное – расчеты начала перехода к коммунизму, как естественного, были задолго до третьего тысячелетия; с тем возложение функции естественного ниспровергателя капитализма на пролетариат, органичный класс капитализма, существующий неотрывно от буржуазии с XIV века (чомпи в Италии). Это были ошибки, но ошибки в последней эксплуататорской формации, производительные силы которой объективно близки коммунистическим, основной эксплуатируемый класс – труженикам коммунизма, потому способный ИЗВНЕ усвоить коммунистическую идеологию. А особо научный характер этой идеологии (заданный предельной надклассовой смелостью еще уверенной в капитализме поднимающейся классической буржуазии, которую, ту смелость, продолжил марксизм) позволял поднять пролетариат выше его внутриформационного, естественно тред-юнионистского статуса через внесение в него искусственно, извне узким слоем нетипичных интеллигентов, в классовом общества всегда статистически периферийным, но теперь получивших марксизм. Особо сильная  в нередких ситуациях классовая борьба пролетариата + марксизм создали субъектный фактор изменения естественного развития общества, именно капиталистического.
            Не зная внутриформационного статуса капитализма развитых стран, не поняв объективной исторической миссии пролетариата (пролетариат МОЖЕТ, но НЕ должен свергнуть капитализм), марксисты субъектно начали естественно преждевременную борьбу за свержение капитализма. Объективные обстоятельства (предыдущий абзац) задавали вероятность, но не необходимость успеха. СУБЪЕКТНУЮ революцию нужно было спланировать, постепенно избавляясь от настроя на ее автоматизм, неизбежность, лишь подпираемые сознательными усилиями. Внутриформационные статусы стран были неясны, детали естественных межформационных переходов не были известны  – тем труднее было планировать переход субъектный, особенно первый. Теоретический итог по теме Маркса и Энгельса – УЖЕ ПОСЛЕ ПЕРЕХОДНОЙ пролетарской революции ЕЩЕ ПЕРЕХОДНЫЙ период от капитализма к коммунизму при государстве диктатуры пролетариата. А ведь после капиталистической революции на базе капиталистических производительных сил – сразу капитализм, правда, ранний переходный внутри формации, при уже изжитых всех классах феодализма – и эксплуататоров, и ЭКСПЛУАТИРУЕМЫХ (т. е. диктатура последних невозможна). Непосредственные ученики Маркса и Энгельса на передовом Западе не осилили преждевременную, субъектную Революцию, буксир для стран отсталых. Естество действия производительных сил середины Формации размыло субъектный фактор движения, заложенного Первыми классиками, уже к 1914 году. Через несколько лет переродившаяся социал-демократия уже прямо подавляла выступления пролетариата, убивала идейных марксистов, препятствовала перерастанию послевоенного невиданного мирового революционного подъема в Мировую революцию при буксире для отсталых стран пролетарских (пусть не коммунистических) революций в странах развитых.
           Большевики, при важнейшей роли Ленина, учли драматические негативы марксистского движения Запада, в одиночку реализовали свое звено ожидаемой Мировой революции в стране более отсталой, чем Франция 40х годов XIX века. Это при отсутствии Буксира создало ситуацию более трудную, чем предполагали итогово Маркс и Энгельс в конце жизни для Германии и т. д. К переходному периоду по Марксу добавился переходный период по индустриализацию включительно. Постепенно выработалась система понятий: после 30х годов – социализм, как якобы первая фаза коммунизма, до нее – переходный от капитализма к социализму период при диктатуре класса, в разных отношениях близкого к пролетариату капитализма. Объективно перспективы дохождения до коммунизма общества при исходно очень отсталых производительных силах и резком снижении субъектного фактора после Ленина были невелики, зависели от разных случайностей. С 30х годов, установивших (классический) социализм, этот социализм стал прокапиталистическим, к капитализму сползавший почти неотвратимо. Последние десятилетия он несколько напоминал по производительным силам и производственным отношениям “скандинавский социализм” и т. п., с чем связана “теория конвергенции”, своеобразным эпигоном которой является Эпштейн.
           Историки естествознания, указывая на ошибки Аристотеля, Коперника, Ньютона, Эйнштейна и т. д., не занимаются глупостями списывания этих, исторически неизбежных, НАУЧНЫХ, ошибок на незнание, недопонимание диалектики (не могла Теория относительности быть создана да Ньютона, тем более до Аристотеля – при любом возможном развитии диалектики). Перечисленные и прочие гении типично не третировали своих предшественников; поправляя их, относились к ним с заслуженным уважением, даже почтением. Умничать в отношении ПРЕДШЕСТВУЮЩЕЙ науки могут только не самые умные люди, а диалектика, взятая субъективно (т. е. софистика) – любимое оружие ревизионистов. Я противопоставил свое понимание темы социализма пониманию ее Эпштейном, тем фактически дав критику последнего ПО ТЕМЕ. Теперь перейду к его “диалектике”. 
                                                                                *     *     *
            Эпштейн попрекает Маркса, что тот, при рассмотрении перехода от капитализма к коммунизму не акцентировал сохранение СИСТЕМЫ элементов капитализма в коммунизме, якобы нарушая закон отрицания отрицания. Но этот философский закон не говорит, что при качественном переходе качественное различие смазывается. Он не говорит, ЧТО именно и в каких формах, на какие сроки при переходе должно из прошлого сохраняться. А каждый акцентирует сохраняемое при отрицании в зависимости от  своих способностей и идейной позиции. Маркс при неизбежно вероятностном прогнозе для переходного периода сохранил (помимо самого ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА после Революции), например, государство, ДИКТАТУРУ ПРОЛЕТАРИАТА. Практика XX века, во многом более сложная, чем прогнозировал Маркс (главное – во всем мире отсутствие коммунистических производительных сил; капиталистические производительные силы в соцстранах; ранние в изначальном, когда все закладывалось, СССР) вынудила сохранить от капитализма многое СВЕРХ ОЖИДАНИЯ, что задавало естественное действие сохранившихся капиталистических производительных сил. Практика нормально скорректировала теорию, конкретизировала предполагаемые детали отрицания отрицания. Сам факт впервые в истории субъектного развития общества не по стихии, заложенного при решающем участии Ленина, твердо опиравшегося (диалектически, т. е. развивая) на марксизм Первых Классиков, заслуживает восхищения и добросовестного анализа, а не ревизионисткого шельмования. Но Эпштейн, не осилив понимание значимости деятельности Классиков, из идеологический пристрастий перевертыша, занимается именно шельмованием марксизма. Имя таким – легион. Но большинство бывших “советских ортодоксов” просто отбросили марксизма (ревизионисты), тогда как другие пытаются побить Маркса Марксом, перелопаченным на свой лад (центристы).
          С предложенных позиций – рассмотрение “последовательности в проведении ... принципа диалектического отрицания”, которым Эпштейн “утер нос недиалектическому  утописту” Марксу, “виновнику”, т. с., ”многочисленных неоправданных человеческих жертв”. Эпштейн имеет “ ... в виду ... базовые положения теории коммунизма и социализма Маркса”. Итак ...
           “ – положение об уничтожении товарного производства и денег при социализме как часть процесса уничтожения (или снятия) частной собственности”. Положение МАРКСА – об уничтожении товарного производства и денег в ПОСЛЕКАПИТАЛИСТИЧЕСКОЙ формации, КОММУНИЗМЕ, а не при социализме на базе капиталистических производительных сил, естественно требующих какого-то товарного производства, как практически всегда было при социализме XX века. Прогноз Маркса неизбежно ошибочен в деталях и по срокам; но не утопичен по сути. 
           “ – положение о диктатуре пролетариата в качестве типа государства переходного периода”. Можно по-разному относиться к НЕ утопии XX века, но утопично рассчитывать на не капиталистическое общество (т. е. не при буржуазной диктатуре, включая ее социал-реформистский вариант) на базе капиталистических производительных сил без диктатуры рабочих.
           “ – положение об отмирании государства по мере перехода к социализму и уменьшения классовых и социальных различий”. Маркс не мог четко различать процессы прогнозируемого начала реального коммунизма (на базе послекапиталистических производительных сил, ошибочно прогнозируемых Марксом в XX веке) и неизвестного ему реального социализма на базе производительных сил капитализма. Это было естественно полтора века назад. Но почему их не различает до сих пор Эпштейн?
          “ – упрощенные представления о классовой структуре капиталистического общества, переходного периода и социализма, вытекающие из положений, названных выше”. Эпштейн, заявил дальше, что решил не осчастливить читателей всеми своими “не утопическими” и “диалектическими” представлениями через полтора века после прогнозов Маркса, занявшись только первыми двумя процитированными “положениями”. Посмотрим.
                                                                        *     *     *
           Прежде чем переходить к “развенчанию утопизма” Маркса, Эпштейн решил дать “краткие пояснения по этому поводу” всех “указанных выше положений”, но, фактически, по первому из двух обещанных к рассмотрению. Я по теме предложу свое. “Исторический опыт показал ... “, что производительные силы в XX веке негде не переросли капитализм, что коммунистического способа производства любой фазы быть пока не могло.  Этого не мог знать и не смог спрогнозировать Маркс. Досадно, но объяснимо. Но почему этого НЕ ПОНЯЛ Эпштейн, даже со своим ЗНАНИЕМ реалий XX века и со своей “сверхмарксовой диалектикой”? Считать, что Эпштейн вообще мыслит не в понятиях способов производства, вроде бы, нельзя – в третьем своей статьи абзаце он шаркнул ножкой в отношении соответствующего “эпохального, безусловно ... открытия Маркса”. Значит просто не допонял (не смог или не захотел?) того, что, несомненно, понял бы Маркс, живи он во время Эпштейна. Почти абзац Эпштейн разбирает реалии докоммунистического общества, подавая его фазой коммунизма, которую только прогнозировал (неизбежно вероятностно) Маркс.
                                                                        *     *     *
            Теперь Эпштейн переходит к второму из “указанных выше положений” как к ПЕРВОМУ. “... о диктатуре пролетариата как типе государства. Государство – это профессиональный аппарат ... Возникает серьезное противоречие – диктатуру пролетариата осуществляет не сам пролетариат, а его профессиональные “слуги””, как типично при диктатурах любых господствующих классов. “Последовательный диалектик”, согласный с недомыслием сталинистской традиции, что в СССР был (ранний) коммунизм, (полуосознанно?) начинает крутить. “... в рамках капитализма финансовая независимость буржуазии и соответствующие демократические (! – А. М.) механизмы позволяют буржуазии удерживать действия государственного аппарата в русле обеспечения ее (буржуазии) долгосрочных интересов, ... пролетариат такой финансовой независимостью не располагает” при диктатуре пролетариата; демократией, надо полагать, тоже. Т. е. при капитализме господствует буржуазия и есть буржуазная демократия (с ее социал-демократией – А. М.), потому государство подчинено буржуазии. Соответственно в отношении  рабовладельческой демократии и феодальной вольницы. Но нет соответствия при ранней фазе коммунизма, которой еще не было? Не поняв формационного статуса социализма XX века, не желая разбираться в проблемах НЕОЖИДАННОЙ НЕ утопии XX века, результата еще недостаточно субъектной деятельности первопроходцев (для ее совершенствования в будущем), Эпштейн “диалектически” судит социализм с позиций господства капиталистов при капитализме и якобы внеклассовой демократии – буржуазной (фактически демагогии – очень равные права при очень не равных возможностях, что безмятежно пробалтывает и Эпштейн “финансовой независимостью буржуазии”).
            Далее. Сначала уточнения. ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА – прекрасный лозунг для пролетариата капитализма, готовящегося к Революции; и при Революции. Но как только пролетариат полностью устанавливает свою диктатуру – он перестает быть неимущим классом: диктатор – по определению верховный собственник всех средств производства; он становится социалистическим рабочим классом не капитализма. Ранний социалистический рабочий класс персонально и во многих отношениях (вплоть до безработицы при НЭПе и найма к нэпманам) близок пролетариату, для раннего социализма сохранение ТЕРМИНА допустимо. Но когда ранний социализм сменяется классическим (с исчезновением охвостья буржуазии и пролетарских пережитков у социалистических рабочих; а мелкая буржуазия кооперируется), социалистическая диктатура становится условной диктатурой двух классов, направленной против внешней угрозы и отщепенцев социалистических классов. При действительно социалистической диктатуре трудящиеся финансово независимы, а демократия – равные права при равных возможностях. Этот идеал был сильнейшим образом деформирован не подчиненным субъектно действием отсталых капиталистических производительных сил. В том числе диктатура “пролетариата” стала (решающие события – в 30е годы) больше диктатурой бюрократа. Эпштейн, вместо исследования процесса сползания социализма к капитализму (чтоб предотвращать подобное в будущем), наводит тень на плетень. 
           “... демократические механизмы в силу революционного, насильственного взятия власти, длительный период  вынужденно (неужели; это почему? – А. М.) включается далеко не полностью ...”, подразумевается – только в пролетарской революции. Надо было по примеру буржуазии в Великой Французской революции и др. свергать власть реакционеров не насильственно, эволюционно? Эпштейн проявляет историческую безграмотность или идеологическую предвзятость? Либо он может привести примеры эволюционного, ненасильственного свержения и рабовладельцев феодалами? Или просто подпевает уже формационно реакционной буржуазии, которая насильственно, революционно установив свое господство, боится революционного, насильственного его свержения и потому выступает против подобного свержения “в принципе”, ворча даже на своих Кромвеля и якобинцев (но не брезгуя НАТО, атомным оружием, цветастыми революциями и прочими моментами “ненасильственной эволюции”)? – “... что показал исторический опыт и было вполне предсказуемо теоретически”. Исторический опыт показал революционное взятие власти буржуазией в буржуазных революциях и что надежды Классиков на коммунизм в XX веке были ошибочны, что неожиданный результат их недостаточно еще субъектных усилий – это НЕ утопия XX века; т. е. не коммунизм, а искусственный строй, разъедаемый не подчиненной субъектно стихией естества. А когда же Эпштейн предсказал результат теоретически? Когда делал карьеру при советской власти? Сомнительно. Еще в материалах АЛЬТЕРНАТИВ 86, 89 и 92 (2016 год) Эпштейн оценивает исторический опыт СССР позитивно, во втором даже защищает сталинщину от критики Троцкого (мой разбор частичной еще эйфории Эпштейна в отношении реального социализма: материал ТРИ СТАТЬИ на сайте mag-istorik.ru). Не поздновато в возрасте Эпштейна менять воззрения в результате “прозрения”? 
             “... понятие диктатуры пролетариата содержит в себе противоречие, ведущее в своем развитии к отрицанию собственной сущности, к переходу власти к централизованному и слабо контролируемому аппарату вместо сосредоточения власти в руках революционного класса”. Понятно, что при капиталистических производительных силах власть из рук пролетариата естественно должна переходить в руки государственной элиты, эволюция которой выводит на антисоциалистическую революцию. Это не результат противоречивости понятия ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА по Эпштейну (теоретическая противоречивость прекрасного практического лозунга – уже диктатор не может быть еще неимущим), это результат того, что капитализм свергается (благодаря достаточному совершенству даже становящегося марксизма) до того, как производительные силы переросли капитализм (долгое непонимание этого – от не достаточного совершенства еще становящегося марксизма), а субъектного фактора хватило только на социалистические революции и отчасти эволюции.
             “... мы видим (Вы-то? Да! – А. М.) ... что утопическим оказалось представление о возможности свести интересы целого, общественные интересы к неформализованной деятельности пролетариата – класса работников и коллективов, занятых трудом, решающих частные обособленные задачи, так и к деятельности отдельного обособленного органа – государственного аппарата, призванного выражать интересы общества”. Приходится согласиться, что при производительных силах конкретной естественной формации эксплуататорского общества сводить общественные интересы к не формализованной эксплуататорами деятельности эксплуатируемого класса неестественно, а полунечаянная попытка в отсталых странах XX века в расчете на буксир коммунизма странах развитых сделать это субъектно, в конечном счете, сорвалась. Перевертыши типа “критического марксиста” Эпштейна злорадствуют, марксисты изучают “ком первого блина” для его не повторения при повторных аналогах. Приходится согласиться и с тем, что при капитализме интересы буржуазного общества в целом  выражаются не столько даже социал-демократическими государствами, сколько ведущими слоями буржуазии.
          “... противоречие между целым и его частями, между обществом и индивидом, между обществом и управляющим им аппаратом сохраняется в переходном периоде и при социализме”. Сохраняется от капитализма в НЕ коммунизме? Шило на мыло менять, предположим, нет больших резонов. Но пафосно критиковать ТАКУЮ смену – больших резонов нет точно. 
                                                                                   *     *      * 
           Затем Эпштейн срывается на третье сверх заявленных двух “указанных выше положений” с отнесением “диалектической” зауми общих слов последней цитаты и к “утопическому” положению об отмирании государства. А далее: “Логика тезиса об отмирании государства состояла в том, что государство ... теряет смысл, если ...” устанавливается (как излагает Эпштейн) коммунизм. Некоторая неясность в отношении отмирания государства раннего марксизма с осмыслением опыта Коммуны, с уже началом осознания, что современный Первым классикам капитализм от простого его свержения коммунизмом не станет, сменилась четким тезисом: между свержением капитализма и коммунизмом – период превращения первого во второй при диктатуре пролетариата. Это приближение к социалистическим реалиям XX века, когда после социалистических революций начинались только периоды строительства коммунизма, как конечной цели. В ТОЙ МЕРЕ, в какой социализм при своем разложении субъектно не подчиненным действием капиталистических производительных сил еще как-то сохранял прокоммунистическую направленность (т. е. до капстроек 80х-90х), социалистическая диктатура всегда была в первую очередь диктатурой социалистического рабочего класса (см. материалы Эпштейна в АЛЬЕТНАТИВАХ 86, 89 и 92), преемника пролетариата после его победы в социалистической революции. Эпштейн обходит тему уже отсутствия государства в “царстве свободы”, подменяя ее рассуждениями о реалиях докоммунизма (противоречия между разными не отмершими государствами и т. д.). Он затирает главную функцию государства в эксплуататорском обществе как машины подавления эксплуатируемых, акцентируя его другие функции (борьба с природно-климатическими катастрофами и пр.), и “победно режет утопию” Маркса: “... исчезнуть эти специфические функции ... никуда не могут”. Поклонник высших форм эксплуататорского общества, как последний филистер, не может представить, что может быть какое-то качественно иное “царство свободы”. Когда-то люди не могли представить общество иное, чем первобытное, рабовладельческое, феодальное. Сейчас пропагандисты и филистеры капитализма не могут представить, что может быть что-то лучшее, чем их капитализм, тем более улучшаемый (движение в рамках одной из формаций – все!). Пришел конец истории; то, что дальше капитализма – утопии. Как дикарю невозможно было поверить на слово в что-то качественно большее, чем реалии его дикой жизни, так Эпштейн не может представить, что общественный институт, просуществовавший гораздо меньше рода и племени (с их другими жизненно необходимыми функциями), может кончиться, как род и племя. Эпштейн не может представить общественное управление иначе, как управление НАДстройки с составляющими принуждения и демагогии, не допускает субъектное общественное самоуправление общества очень разных, но равных людей, сложной системы управления, не поднятой НАД обществом, а ВСТРОЕННОЙ в него, одной из социально равных среди многих других сложных функциональных систем. Вся власть советам, рекомендациям экспертов, разработкам ученых, мнениям коллективов и т. д., принимаемых осознанно или с доверием, поскольку возможны ошибки (анализируемые для не повторения), но не надувательства из интереса. Никаких приказов, наказаний и т. п. Такое общество мало похоже на любой капитализм и даже любой реальный социализм (вопреки пасторалям Эпштейна в АЛЬТЕРНАТИВАХ 86, 89 и 92), но не больше, чем первобытный строй на любой эксплуататорский. А альтернативы нет. Уже сейчас один человек может устроить Хиросиму или Чернобыль. Дальше зависимость всех от каждого только возрастет. И пр. Либо все будут равными, не конкурентами, не классовыми врагами и т. п. (потому без машины государственного насилия сильных над слабыми) – либо не будет никого (или будет откат вплоть хоть до первобытного строя, даже хуже). – “... новое постреволюционное общество не было готово к необходимости создания нового государства ...”. Общество было подготовлено Классиками к созданию социалистической диктатуры сначала рабочего класса, а потом к условной диктатуре двух социалистических классов. Оно не было готово к отсутствию Буксира коммунизма, не справилось с размыванием стихией нового государства и всего социализма капиталистическими производительными силами. – “Более диалектическая теория ...” – вздор Эпштейна. Более совершенные физические теории создаются не стараниями “диалектиков” типа Эпштейна, а осмыслением (не всегда осознаваемо более или менее диалектическим) новых фактов, не объяснимых с позиций прежних теорий, осмыслением противоречий прежних теорий. Маркс создал теорию, максимально диалектическую (умную, проще говоря) для своего времени. Вряд ли Эпштейн способен на подобное в своем времени хотя бы потому, что поздно перешел от апологии сталинщины и Застоя (еще АЛЬЕРНАТИВЫ 86, 89 и 92) к критическому фактически антимарксизму. А вот чтоб умничать в отношении исторически обусловленных ошибок типа у Аристотеля, Коперника, Ньютона и прочих гениев – много ума не надо.        
                                                                                     *     *      *
           Закончив сверх плана с тремя вместо двух из четырех указанных выше ”положений” теории коммунизма,  Эпштейн заявляет: “Мы начнем более подробное рассмотрение с положения об уничтожении ... товарно-денежных отношений при социализме”, не соотнеся ясно этого понятия с “эпохальным ... понятием способа производства”. Социализм, это строй на базе капиталистических или коммунистических производительных сил? Без этого уточнения удобней обыгрывать НЕИЗБЕЖНЫЕ нестыковки теории Классиков и реалий социализма XX века.
          “Недиалектичность идеи отказа от ... товарно-денежных отношений ... проявляется ... в том, что эта идея предполагает ОТМЕНУ ВЕЛЕНИЯМИ ПРОЛЕТАРСКОГО ГОСУДАРСТВА сложного механизма, существовавшего несколько тысяч лет ...”. СЛЕДОВАТЕЛЬНО – “механизм” просуществует миллиарды лет, в отличие от существования “механизмов” первобытного строя сотни тысяч лет? “Диалектик” во всей красе. Тему ускорения смен специфических “механизмов” классовых формаций он затирает, а обоснование Марксом смены “механизма” нескольких тысячелетий другим со свержением капитализма игнорирует. Обоснование – неудача дерзкого вырывания социализма впервые субъектно вперед естества. Десятки лет неудачи первого блина ТАКОЙ дерзости, а приговор ей навсегда? “Диалектика”! – “... диалектика утверждает невозможность “простого отрицания””. Т. е. капитализм – это и какой-то феодализм? А отрицание Эпштейном реального социализма означает его некоторую апологию? Классики сохранили для переходного общества государство, даже термин ПРОЛЕТАРИАТ для  ДИКТАТОРА, т. е. верховного собственника. “Критический МАРКСИСТ” Эпштейн хотел бы сохранения не по Классикам. – “Простая абстракция “производства, основанного на общественном владении средствами производства” (дальше НЕ цитата – А. М.), руководимого из единого центра, ... оказывается чрезмерно упрощенной по сравнению с реальной экономикой, то есть, чрезвычайно сложной, постоянно развивающейся системой, объединяющей миллионы людей, действующих в своих интересах” (а не диалектики, утописты Классики до этого не додумались!). Реальный социализм был нечаянно отчасти пародией на социализм согласно идеалам, тем более на грядущий коммунизм. Тем не менее, даже такой социализм просуществовал десятилетия, представлял серьезную и  во многом позитивную альтернативу капитализму (см. материалы Эпштейна в АЛЬТЕРНАТИВАХ 86, 89 и 92) на его естественной основе капиталистических производительных сил. ПЕРВОЕ классовое общество в долине Инда погибло; есть и другие подобные примеры. ПЕРВЫЕ подвижки к капитализму середины второго тысячелетия в Северной Италии и Южных Нидерландов Исторических сорвались на сотни лет. Меня с 1976 года (а как мыслил тогда нынешний критический антимарксист Эпштейн?) больше интересует вопрос, не почему реальный социализм в не самых развитых странах имел много негативного, а почему он вообще существовал против действия закона соответствия и имел свои позитивы против более развитых капиталистических стран. Филистер судит о мире с позиций знания своей семьи, своей лавочки, своего квартала или местечка (мещане – жители местечек). Ученый мещанин – с позиций знания мира нескольких десятилетий. Выше этого знания его понимание не поднимается. СССР, на свой лад нынешний Китай, особым образом транснациональные монополии и национальные государства капитализма НАЧАЛИ подступы к экономике миллионов людей, руководимой из единого (не обязательно географически, геометрически) центра. Впереди все большее развитие социальной науки, кибернетики и прочих условий субъектного управления обществом как единым организмом (не обязательно из одного центра) научно, а не ловкостью отдельных политиков, развития экономики научно, а не ловкостью отдельных дельцов. Но “диалектик” Эпштейн не способен видеть дальше означенного НАЧАЛА (Маркс не так конкретно, как имеют возможность современные авторы, но видел дальше – гений!). – “Недостаточность этой абстракции бьет в глаза”. Если надуманная абстракция Эпштейна ударила именно ЕГО по глазам так сильно, что он кроме нее ничего видеть не может – пусть обратится к окулисту.
          Далее абзац Эпштейн как-то рассматривает реальный социализм и из его реалий некорректно выводит свой ревизионизм: товарность производства, в какой-то мере и форме неизбежная и после капитализма другие подобные “... инструменты были созданы человечеством задолго до капитализма и они оказываются необходимыми на много лет (видимо, даже веков) вперед после снятия (не революционного свержения и этой формации) капитализма ...”. Инструменты, созданные до капитализма – ПОСЛЕ КАПИТАЛИЗМА, т. е. при социализме, коммунизме будут ВЕКА, видится Эпштейну? ВЕКА при капиталистических производительных силах, при коммунистических, тех и других (или последних не будет никогда)? В контексте всей статьи ревизионистский подтекст процитированного текста, по-моему, очевиден. И неубедителен. Одежда и прочие “инструменты” существуют с первобытного строя, просуществуют многие века, но это не доказывает что, “хотя и в новой форме”, окажется необходимым “коммунизм” первобытный. А обоснование “диалектики” Эпштейна ссылками на Ленина – демагогия, которой Ильич никогда не принял бы, что несомненно для всех МАРКСИСТОВ, которые знает Ленина не по надерганным цитатам.
           В следующем абзаце Эпштейн продолжает на свой лад ходить вокруг реальных проблем социализма, решив основательно ревизировать Маркса “с опорой на Маркса”. “Буквально через пять строк после мысли об отсутствии обмена  “в обществе, основанном  на началах коллективизма, на общем владении средствами производства” Маркс говорит, что в таком (? – А. М.) обществе “каждый отдельный производитель получает обратно за всеми вычетами ровно столько, сколько дает ему””. К изложению банальности коммунизма в первой цитате Эпштейн подцепляет через 14 полных строк в моем девятитомнике Маркса и Энгельса цитату про ДРУГОЕ, НЕ ТАКОЕ общество. В пределах 14 строк Маркс ясно пишет “Мы имеем здесь не с таким (! – А. М.) коммунистическим обществом, которое РАЗВИЛОСЬ на собственной основе, а напротив (! – А. М.), которое только что ВЫХОДИТ как раз из капиталистимческого общества и которое во всех отношениях ... сохроняет еще родимые пятна старого общества ...”. Первое цитирование Эпштейном Маркса – “знакомит” с коммунизмом, второе – “не с таким коммунистическим обществом”. “Связав” две цитаты ПРО РАЗНОЕ пропуском в сколько-то строк, разорвав логику изложения Маркса, Эпштейн совершает ПОДЛОГ. Ай, да “диалектик”! “Вывод” мошенника из “анализа” текста Маркса”: “Буквально (как “через пять строк” – А. М.) одного шага не хватило Марксу, чтобы увидеть необходимость сохранения в социалистической экономике ... товарно-денежных отношений”. Не хватило Марксу, видите ли! Маркс, развивая прежние свои представления о коммунизме и переходе к нему от современного ему капитализма, приходит к пониманию, что от ЭТОГО (объективно не позднего) капитализма к коммунизму одной революцией перейти невозможно – нужен переходный период после Революции, сохраняются родимые пятна капитализма (объективно прежде всего капиталистические производительные силы и их естественные порождения). Социалистическая революция в России, объективно еще более докоммунистической, чем Запад в последние годы жизни Маркса, и без ожидавшегося Буксира, вывела на социализм на базе производительных сил еще более отсталых, чем в Германии последних лет жизни Маркса, потому еще более докоммунистический, чем по расчетам Маркса. – “Бесконечно далеко ушедшим вперед от этих “устаревших черт” казался принцип общественной собственности ...”. Почти ушедшим от естественного строя на базе капиталистических производительных сил сочли Маркс и Энгельс капитализм середины Формации. Ошибка из-за недостаточного понимания реальности в ряду многих подобных ошибок в истории науки. Но супердиалектик  Эпштейн “раскусил недостаточную диалектику” основателя диалектического материализма! – “Синтез обоих начал в предвидении не состоялся ...”. Вот ведь не диалектик Маркс, знал ведь, что до производительных сил коммунизма больше века, а все равно в предвидении отрицал капитализм полностью, не диалектически. Позор! – “... и эта недиалектичность (отрицание товарного производства и денег) перешла в программы ... партий ... в попытки Российской коммунистической партии во главе с Лениным воплотить в жизнь бестоварный и безденежный обмен продуктообмен ... 1917-21 годов”. И Ленин туда же, в не диалектику. Понимал ведь, что Россия лишь покончила с феодализмом, а Буксира не будет, но на базе производительных сил самого раннего капитализма упрямо насаждал коммунизм! С умным (“диалектическим”!) видом перевирая реальную ситуацию, Эпштейн выставляет себя то ли не слишком умным, то ли не слишком грамотным, то ли идеологически зашоренным. Ленин ошибочно считал, что Россия начала XX века была среднекапиталистической, но и при этом без Буксира до коммунизма далекой; потому до ожидаемой Западной революции написал в 1918 году пронэповские ОЧЕРЕДНЫЕ ЗАДАЧИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. В конце 1918 года (Эпштейн отсчитывает с 1917) был заявлен натуральный налог, предшественник нэповского продналога. Отчаянное положение Гражданской войны и интервенции Запада вместо его Буксира, ВЫНУДИЛИ ввести режим ВОЕННОГО ВЫЖИВАНИЯ, в ряде моментов близкий вынужденному режиму якобинцев времен буржуазной французской революции, вынужденным режимам военного времени буржуазных государств и т. д. Этот режим был отчасти близок представлениям ТОГДАШНИХ марксистов о коммунизме, симпатичен им, увлек их, получил название ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ. Если бы надежды на близкую коммунистическую революцию Запада не оказались ошибочны – ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ мог бы стать исходной основой стремительного движения к коммунизму отсталой страны на Буксире (при изживании каких-то специфических черт именно военного режима, при каком-то откате к некоторым установкам ОЧЕРЕДНЫХ ЗАДАЧ СОВЕСТКОЙ ВЛАСТИ). Но в начале 20х годов Гражданская война закончилась, а революционный подъем на Западе пошел на спад, от ВОЕННОГО КОММУНИЗМА надо было ОТКАЗЫВАТЬСЯ. Большевики с отказом запоздали на несколько месяцев (“Ничто человеческое мне не чуждо”, говорил “утопист” Маркс – не “диалектик” Эпштейн), потому Антоновщина и Кронштадт. А потом НЭП и десятилетия каких-то товарно-денежных отношений, прочего капиталистического в социализме (НЕИЗБЕЖНО на базе капиталистических производительных сил), к сожалению, субъектно не преодоленного. Напротив. Есть к чему цепляться.
            “И лишь в 1921 году Ленин признает ошибкой попытки организации бестоварного и безденежного продуктообмена ...”, торжествует Эпштейн, подкрепляя торжество цитатой из Ленина, любимой современными ревизионистами. Они обходятся обычно одной этой на сс. 156-157 т. 44 ПСС, пренебрегая подобной на с. 151. Схоластам-начетникам “диалектически” достаточно “убийственной” одной. И уж совершенно они не будут просматривать ВСЕ сказанное Ильичем по ВОЕННОМУ КОММУНИЗМУ и НЭПу за несколько лет (что было бы диалектичнее). Например (про НЭП) “... когда мы намечаем политику, долженствующую существовать долгий ряд лет, мы не на минуту не забываем, что международная революция, темп и условия могут изменить все” (ПСС, т. 43. С. 340). Как в 18 году: Революция на Западе задерживается, потому похабный, как НЭП, Брестский мир, но МЫ ни на минуту не исключали, что через сколько-то месяцев его отбросим. Или: “Мы  должны (! – А. М.) были не остановиться (! – А. М.) перед “военным коммунизмом” ...”, (ПСС, т. 43, с. 230) всегда таким желанным до 21 года для большевиков по Эпштейну. Когда я впервые столкнулся с демагогией про покаяние Ленина за ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ, я просмотрел по предметному указателю ВСЕ (не все одинаково тщательно, разумеется) про него и НЭП. Поэтому два “покаяния” (вызвавшие у меня некоторое недоумение – “Ничто человеческое мне не чуждо”?) в течение нескольких дней для меня мало значимы по сравнению с альтернативными материалами за несколько лет. И Эпштейн подает дело так, как будто Ленин сидел, сидел “в башне из слоновой кости” ... и прозрел. Очень “диалектично” отрывать развитие мысли от условий, в которых она развивается! – “Началась длительная, и в конечном итоге, безуспешная борьба советской власти ...”. Советская власть в отсталой, измученной стране УСПЕШНО выстояла против ВСЕХ эксплуататоров мира и колебаний мелкой буржуазии своей страны. Мелкая буржуазия ПРИ ВОЕННОМ КОММУНИЗМЕ в итоге встала НА сторону Советской власти, что обусловило победу Советов в Гражданской войне и против Интервенции. Инфантильное рассматривание проблемы ВОЕННОГО КОММУНИЗМА и НЭПа в отрыве от реалий эпохи, “в башне из слоновой кости” через век – очень модно сейчас в околомарксистских кругах.
            Большой абзац Эпштейн посвящает критике домарксистских представлений анархистов о государстве до наступления коммунизма, чтоб отстоять суть своих социал-демократических представлений: “... не отказ от государства ... товарно-денежных отношений, денег и рынка (капитализма, не социализма, говоря прямо – А. М.), а прямое использование всех этих инструментов экономики” капитализма для его социал-приглаживания. Но чтоб не возникло неясности – абзац апологии капитализма поминанием авторов-рыночников. И потом – итоговый абзац-декларация на предмет выше рассмотренных стараний Эпштейна.  
                                                                                  *     *     *
             “Вторая (четвертая из “указанных выше положений”, на которой Эпштейн тоже поклялся не останавливаться) идея, которая черпала  (? – А. М.) свое начало в марксизме (! – А. М.) и которую мы (какие-то вы или лично только Вы? – А. М.) вынуждены (бедненькие или бедненький! – А. М.) отнести к недиалектическим – это упрощенный до предела взгляд на классовое устройство капиталистического и социалистического общества”. Ну, держись, “Маркс – жалкий философ”, как почти так сказал Эйнштейн. Несколько абзацев Эпштейн пережевывает недоработки марксистской традиции в понимании классов, через больше, чем через век, после Маркса тоже смешивающей: классы (например, мелкую буржуазию из крестьян-середняков, мелких ремесленников и торговцев и пр.) и отраслевые подразделения (например, крестьян из капиталистов-кулаков, крестьян-середняков и пролетариев-батраков); классы (например, феодалов) и как-то соответствующие сословия (здесь конкретно дворянство) персонально полностью никогда не совпадавшие. Чисто политэкономически выделил классы капитализма Ленин; суть по памяти: капиталисты, мелкая буржуазия и пролетарии. Нужно добавить еще верхи чиновников, менеджеров и т. д. Первые – эксплуататоры-собственники (средств производства); вторые – собственники-эксплуатируемые, третьи – эксплуатируемые-несобственники; четвертые – несобственники-эксплуататоры. Есть промежуточные слои (недоэкспроприированные мелкие буржуа и пр.) и наложения статусов (капиталисты – часто менеджеры; и т. д.). Есть и деклассированные элементы (люмпен-пролетарии, люмпен-буржуазия и др.). Все классы включают в себя разные отраслевые слои. А особенно буржуазия балуется дворянством, даже титулами; есть “казаки” и кто там еще в разных классах. Что касается классического социализма в идеале, то в нем два политэкономически определенных класса – рабочий, связанный с государственной собственностью, и кооператоров, связанный, естественно, с кооперативной собственностью. В обоих классах отраслевые слои интеллигенции  (и Эпштейн пребывал в рабочем классе при социализме), служащих и пр. Понятно, что называть представителями социалистического рабочего класса и работников умственного труда – несогласно традиции русского языка. Но о терминах не спорят, а договариваются. Главное – политэкономическое понятие социалистического рабочего класса, связанного с государственной собственностью. А термины можно уточнить, изменить, сменить. Эпштейн же, “уличив” Маркса, Энгельса,  презрев Ленина и сокрыв  свой неупрощенный общий взгляд на классы, дальше занялся “диалектикой классов”.
           “Но вот в России произошла революция, пролетариат победил буржуазию и вдруг ... оказалось ... есть какая-то ... , не очень понятно откуда взявшаяся, “бюрократия””. Эпшейну не понятно не очень – значит, не безнадежен. Когда производительные силы переросли родоплеменной строй, вдруг, но ПОНЯТНО (очень даже Эпштейну; см. мой следующий абзац) откуда, стихийно появилась элита, особо важно – “бюрократия” (вожди, их окружение, советы только старейшин и пр.). Поскольку в субъектно созданном обществе значимого социального равенства производительные силы не доросли до коммунистических – стихийно партийные лидеры, управленцы (ЕСТЕСТВЕННО исходное их ядро – значимые большевики, выдвиженцы Гражданской войны, составившие костяк управленцев, партработников и т. д.), больше представители социалистического рабочего класса, “вдруг” ПОНЯТНО (не очень Эпштейну) начали превращаться в элиту, прежде всего – в бюрократию. Бюрократия финала родоплеменного строя – это еще не оформленный класс эксплуататорского общества, но его предшественник. Бюрократия начального движения к коммунизму – это еще не оформленный класс капиталистов, но его предшественник при срыве движения к коммунизму (очень наглядно буржуазия и буржуазные чиновники РФ – из партократов, офицеров КГБ и т. д.). Перерождение родоплеменного строя в классовый (при устойчивом росте производительных сил) – неотвратимо. Перерождение несколько неожиданного социализма на базе капиталистических производительных сил в капитализм наметилось с самого начала (уже в первые годы Советской власти появились термины разложенцы, бюрократия, комсволочь), с ним отчаянно сражались Ленин, самые идейные коммунисты, рабочие, Маяковский, Макаренко и пр., но без достаточного субъектного фактора после Ленина, без стремительного прохождения социализма на буксире коммунизма их усилия были почти бесперспективны., особенно после террора 30х годов. “Борьба с бюрократизмом” шла всегда, но больше с периферийным, низовым (фильмы ВОЛГА-ВОЛГА или КАРНОВАЛЬНАЯ НОЧЬ; и т. п.). Ядро бюрократов и часть уголовников составили костяк постсоветской буржуазии, а такие перевертыши, как Эпштейн, занялись их идеологическим обслуживанием (что естественно после приведения производственных отношений в соответствие с капиталистическими производительными силами). – “... основа этой бюрократии – та самая социальная группа выходцев из дворянства и буржуазной интеллигенции, которые перешли на сторону пролетариата”. Хорошо бы обосновать статистикой. Может быть, Эпштейн (не понимая или не желая понимать, что при самых блестящих анкетах всех строителей социализма, коммунизма не подчиненный субъектно закон соответствия при классовых производительных силах раньше или позже расслоил бы их, как в свое время первобытных соплеменников) в духе своей статьи в АЛЬТЕРНАТИВАХ 89 фактически оправдывает сталинские репрессии (зачищали от “выходцев”?). 
            “... бюрократия ... отняла власть у рабочего класса ... Допустим!”. Т. е. достоверно неизвестно? Опять оправдание сталинщины Эпштейном “по Фрейду”? – “Но откуда взялась эта “бюрократия” в кавычках (т. е., надо понимать, не (совсем) бюрократия – А. М.) ... ?”. Оттуда же, откуда и бюрократия при разложении родоплеменного строя. – И здесь Эпштейн удачно подходит к сути. “... работники умственного труда ... в государственном аппарате, в экономике ... получили явно выраженный общественный статус ... на ранних стадиях рабовладения (или азиатского способа производств) ..., если не ранее”. Именно – при разложении родоплеменного строя. Но нельзя просто смешивать естественные явления при изученных возникновениях классовых производительных сил и слабо осмысленные явления субъектного развития в условиях классовых производительных сил финальных.
           Дальше Эпштейн, опираясь на Маркса и помянув Бакунина, четыре абзаца озабочено рассматривает меры, предотвращающие расслоение социалистического общества. Хочет при социализме полный простор товарно-денежным отношениям, но не социальному неравенству?
          “Длительно противостоять ... перерождению диктатуры пролетариата возможно при наличии реальной демократии”. Тихой сапой разрывается реальная (не буржуазная) демократия и РЕАЛЬНАЯ диктатура пролетариата. С середины 1918 года мелкая буржуазия какое-то время колебалась. Но рабочие Советы и батрацкие Комбеды, БЕЗ ПРИНУЖДЕНИЯ державшие Советскую власть, действовали в интересах и мелкой буржуазии, которая оценила это при ВОЕННОМ КОММУНИЗМЕ и обеспечила победу над “демократией” белогвардейцев и интервентов. Большевики опоздали с отменой уже не отвечающего демократически интересам большинства народа ВОЕННОГО КОММУНИЗМА на несколько месяцев, но исправили ошибку не слишком поздно. Белогвардейцы в условиях Гражданской войны не баловали, естественно, народ буржуазной демократией. А большевики в тех же условиях должны были не утратившим образование и т. д., а отчасти и богатства, БЫВШИМ разрешить полную свободу демагогии в стране, где до сих пор плохо понимаемое, но от этого не менее жесткое действие самых ранних капиталистических производительных сил властно требовало соответствующих производственных отношений? Если бы большевики сделали такую демглупость, Эпштейн не имел бы счастья делать карьеру советского экономиста и потом антисоветского перевертыша. – “... Гражданская война, вылившаяся в сотни тысяч неоправданных жертв с обеих (какая научная, надклассовя объективность; Эпштейна бы в Гражданскую войну! – А. М.) сторон (красных и белых), в том числе из-за ошибочной экономической политики в результате недиалектичности одной из базовых идей...”. “Недиалектичная ошибочность” по Эпштейну одной из базисных идей та, что при коммунистических производительных силах (которые все Классики ОШИБОЧНО прогнозировали в развитых странах с рубежа XIX-XX века и с тем ДОПОЛНИТЕЛЬНО ошибались в деталях политики диктатуры пролетариата) должны сохраняться производственные отношения капитализма. Экий вздор, как нередко писал Ильич, правда, не про ультрадиалектика Эпштейна. Ошибочная экономическая политика – это, понятно, большевиков (белогвардейцы и интервенты правильно ВОЕННОГО КОММУНИЗМА не вводили, чего мелкая буржуазия почему-то не оценила). Потому невозможные в нормальных гражданских ВОЙНАХ огромные жертвы с обеих сторон – больше на совести большевиков, считает критический антимарксист? – “... монополия одной партии и одной идеологии на власть ...”. Эпштейн не способен или из изволит понять, что при его разлюбезной БУРЖУАЗНОЙ демократии –  ФАКТИЧЕСКАЯ МОНОПОЛИЯ на власть и идеологию у БУРЖУАЗИИ, упрятанная в базарный плюрализм, равные права при не равных возможностях, когда выигрывают те, кто богаче (это не коммунисты, конечно). Буржуазии для нужд демагогии не обязательны, но выгодны малосильные компартии и социал-демократическая обертка. А когда возникает реальная угроза прихода к власти коммунистов буржуазно-демократически – тогда Муссолини, Гитлер, Франко, Пиночет. Только в условиях неконтролируемых буржуазией разгромов ее крайней реакции (Наполеона III, распутинщины, нацизма, Батисты) временно необычная буржуазная демократия может перманентно перерасти в социалистическую (послевоенная демократия в Европе от Франции до Греции, Польши, Финляндии включительно переросла не везде – важна была роль внешних факторов). – “... не решенная ранее теоретическая проблема взаимоотношения бюрократии (государственного аппарата) и пролетариата (а затем и всех трудящихся) остается нерешенной.” – Естественно, если приравнивать бюрократию и госаппарат в принципе, если не понимать, что капиталистические производительные силы естественно, стихийно капитализируют весь социализм, что решать теоретически и практически надо проблему субъектного обуздания в целом действия закона соответствия. – “Понятие “диктатуры пролетариата” ... оказывается чрезмерной теоретической абстракцией ... которую ... власти ... могут трактовать и “настраивать” по своему усмотрению ...”. Не только очень практичное понятие диктатуры пролетариата. Провластные центристы и ревизионисты у власти при капитализме трактуют и настраивают по своему усмотрению все, что угодно из марксистского наследия. Эпштейн, например – и диалектику.
           “... выходцы из рабочей среды могут надолго сохранить преданность классу, из которого они вышли ...”. Преданность рабочему классу до конца сохраняли дворяне Ленин, Дзержинский и другие интеллигенты не из работников физического труда. Может, Эпштейн авторитетно утверждает, что нынешние верхи РФ – сплошь  потомки помещиков и фабрикантов? Закон соответствия действует на всех, менее других на самых идейных коммунистов и б/п – выходцев из разных классов. Капстройка подтвердила это. – “Но это не снимает общего противоречия, что ... большинство трудящихся не может непосредственно контролировать государственную власть ...”. Может. Как в начале Советской власти, без чего не было бы победы в Гражданской войне и выживания в НЭПе. Не получилось контролировать до конца в “первом блине комом”. Нужно научно учесть урок на будущее, социалистическое; но и коммунистическое для его более быстрого совершенства. Если же Эпштейн считает, что и при коммунизме сохранится государство, невозможность чего-то контролировать всеми (по разному) тружениками – ему надо УЖЕ ПРЯМО перейти из “критических хотя бы еще марксистов” в критические антимарксисты. – “Не меняет принципиально ситуацию ... даже включение значительного процента рабочих в высшие органы государственной власти”. Меняет. Дума без трудящихся дальше от народа, чем Верховный Совет. И как далеко в разбираемой статье Эпштейн ушел от нахваливания советской системы в АЛЬТЕРНАТИВАХ 86, 89 и 92! Куда-то дойдет? – “... государственное управление ... должно в максимально возможной степени дополниться деятельностью различных самоуправляемых ассоциаций и участием работников в управлении производством и общественной жизни при социализме”. Банальность марксизма про идеальное движение к коммунистическому самоуправлению. Вопрос – как добиться идеальности? Добавить в социализм товарно-денежных отношений и т. п., чего желали антикоммунисты в Венгрии 1956 года, Чехословакии 1968, что реализовали капстройки в соцстранах 80х-90х,  за что агитирует Эпштейн?
                                                                       *     *     *
            Посвятив еще абзац с чем-то отдельным вопросам по теме статьи, Эпштейн берет быка за рога: “... со временем на смену диктатуре пролетариата должна (! – А. М.) придти политическая свобода (! – А. М.) выбора в обществе и партиях ... даже свобода выбора идеологии (! – А. М.)”. Когда в стране капиталистические производительные силы, они ЕСТЕСТВЕННО задают и поддерживают капиталистические порядки, лишь отчасти через политические действия надстройки. Социализм против естества действия капиталистических производительных может развиваться только политически (идеологически, законодательно и т. д) ограничивая очень многое естественное при капиталистических производительных силах, ограничивая естество действия этих сил, прямое и косвенное. Проблема – в субъетной тонкости (которой всегда не хватало в реальности первого блина комом) такой политики. Просто допущение буржуазной надстройки при капиталистических производительных силах даже без начальной рыночнизации, приватизации и т. д. экономики, СРАЗУ даст дополнительный мощный импульс действию капиталистических производительных сил, что вполне показали “перестройки” в соцстранах. В сущности, Эпштейн допускает устранение диктатурой пролетариата (если уж она свалится на несчастное общество) разных архаизмов вплоть до феодальных (как в нашей стране) для более успешного развития капитализма, подправленного наследием социализма в нормах социал-демократи, т.е. отводит диктатуре пролетариата роль не лучшего радикального варианта буржуазной революции. – “... такая политическая демократия немедленно (! – А. М.) после взятия (! – А. М) власти, вплоть до завершения строительства социализма (а было так: то феодализм, то капитализм и обратно? – А. М.) ... означала бы отказ от диктатуры пролетариата ... потерю поддержки социалистического вектора развития со стороны масс”! Для даже “критического МАРКСИСТА” – откровенно до наглости. Можно побаловаться диктатурой пролетариата для пользы капитализма (как диктатурой якобинцев, например), а потом – наплевать на нее; пусть будет супертермидор для пользы капитализма типа Капстройки. – “С другой стороны ... необходимым условием действий руководства страны в интересах рабочего класса и всего общества становится отказ от диктатуры пролетариата”! Итак, с одной стороны “на смену диктатуре пролетариата должна прийти ...” и далее по тексту, а с ДРУГОЙ – “необходимым ... становится отказ от диктатуры пролетариата”. Что в лоб, что по лбу, все дороги ведут в Рим, но “диалектически с другой стороны”. По сути же – своего рода апология Капстройки, ренегатства Горбачева, Ельцина и других политических проституток.
            “... приходится признать, что вопрос о гарантиях того, чтоб партия или партии, пришедшие к власти, действительно надолго останутся выразителями интересов пролетариата ... не был со всей необходимой остротой поставлен Лениным ...”, почему-то озаботился вдруг приверженец “отказа от диктатуры пролетариата” (не изжитый атавизм советского прошлого Эпштейна?). В совершенно новом деле не очень по прежним планам невозможно охватить все проблемы, всегда правильно акцентировать именно самые острые, особенно те, которые предполагалось решать на Буксире. Если Ленин чего-то упустил, то не потому, что бездельничал. Он всегда боролся с бюрократизмом и т. п. А когда перспективы близкой спасительной Мировой революции стали неопределенны, его последние работы – с тревогой за единство партии и ее бюрократизацию, предложением увеличить ЦК за счет рабочих от станка, критикой недостатков лидеров, рекомендациями по Сталину и пр. Большего Ильич не успел – фактически сгорел на работе. “Приходится признать”: не Эпштейну в его “башне из слоновой кости”, устоявшей даже при смене строя, делать праведные попреки Ленину, тем более неискренние (раз ему позарез нужен отказ от диктатуры пролетариата). Как и все его “оправдания” Ленина, большевиков дальше. – “Ленин видел корни бюрократизма ...” в отсталости страны с объективно далеко докоммунистическими производительными силами, “... не в монопольном характере управления страной “коммунистической партией”” (кавычки – значит не коммунистической?). Против естества действия ветра, особенно шторма, парусник можно вести только при монополии власти одного капитана, которому подчиняются все (при плавании по плавному течению на плоту можно и “демократию”). Только недоумки или провокаторы будут требовать при данной ситуации плюрализма в управлении кораблем. Народные фронты в странах народной демократии выступали ДО КАПСТРОЕК едиными командами при лидерстве коммунистов. В самое отчаянное до конца 80х годов время Советской власти – после опустошительной и сплачивающей Гражданской войны – был принят запрет даже плюрализма фракций в Партии. “... поставить вопрос об ограниченности периода этой (! – А. М.) монополии было ...” НЕОБХОДИМО по мере выхода из отчаянной ситуации, по моим прикидкам – примерно в роковом 1924 году.
           “Троцкий ... начиная с 1920 года, а также ... в 1924 году справедливо ставил вопрос о необходимости большей демократии в партии ...”. О первом явлении сведений не имею. Второе – склока в партии, против которой предостерегал Ленин в ПИСЬМЕ К СЪЕЗДУ. Троцкий терпел поражение и ТЕПЕРЬ воззвал к демократии, против Зиновьева и Каменева, Бухарина и Сталина из фактической фракции большинства. Когда вне этой фракции оказались Зиновьев и Каменев – они тоже начали взывать, как ПОЗДНЕЕ и Бухарин в аналогичной ситуации. И Сталин бы, окажись он во фракции гонимого меньшинства, стал бы ярым поборником демократии. Все перечисленные в ПИСЬМЕ К СЪЕЗДУ названы как самые выдающиеся большевики, именно они возглавили позднее фактические фракции (остальные лидеры того же ранга или ниже). Дело не в личностях – в негативных процессах, идущих через личности. Сразу после Ленина стихия приведения советского строя в соответствие с отсталыми капиталистическими производительными силами перевесила субъектный фактор. Большевики, очень важно, их лидеры, не смогли СПЛОЧЕННО заменить Ленина в субъектном факторе. Остальное – дело времени, в слабой зависимости от тех или иных случайностей, личностей. Стоит отметить, что в АЛЬТЕРНАТИВАХ 89 Эпштейн подает Троцкого против Сталина более негативно, приписывает Горбачеву (отказавшегося от социалистической диктатуры и далее по Эпщейну) реализацию планов Троцкого!
           “Таким образом, мы видим, что чрезмерно упрощенная конструкция социальной структуры буржуазного общества приводила к существенным теоретическим пробелам, а затем и к ошибочным практическим выводам ...”. Я не увидел фактически обещанного неупрощенного взгляда на классовое устройство капиталистического и социалистического общества, вижу только хождение вокруг заявленной темы, профанацию ее ниже ленинского понимания. Я увидел итоговую подмену темы определенной классовой структуры темой структуры темой структуры неопределенно социальной. Эпштейну лучше бы излагать СВОЕ субъективное мнение, а не МЫчать, без спроса делая из читателей сообщников. – “... работники умственного труда ... рассматривались как враждебный или ... нейтральный слой”. И, соответственно, считалось, что члены ПБ, наркомы и т. д. занимались не умственным трудом, а спецов старались не подпускать к социализму? “Диалектик” чрезмерно упрощает реальное положение дел. В очень отсталом обществе неизбежна ненависть многих неграмотных к интеллигенции. Потому нужна культурная революция, потому были О ПРИДАНИИ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХ ФУНКЦИЙ ГОСПЛАНУ Ленина и т. д. Но именно очень отсталое общество вообще не  вывести на социализм, если достаточно интеллигентные силы не организуют это субъектно, сознательно, опираясь на самую развитую науку. Практика недостаточно грамотного  привлечения интеллигенции из “бывших” для укрепления субъектного фактора – следствие исходной недостаточности этого фактора, фатально после Ленина. Потому “Теоретические огрехи и пробелы ...”. Переброска в то время на машине времени Эпштейна НИЧЕГО бы не изменила.
          “Поразительно, что ... потенциал революционных идей Маркса и Ленина ... оказался столь мощным, что после смерти Сталина государсвенно-партийный аппарат провел реформы, позволившие осуществить переход к хотя и не развитым (не как при позднем капитализме? – А. М.), но социалистическим производственным отношениям (а ранее были какие? _ А. М.) ... в этом мы (Кто вы такие? Или только Вы, Давид Первый?) видим заслуги ... не столько рабочего класса, сколько многочисленных представителей государственного аппарата и ... интеллигенции, которая недооценивалась и ... третировалась ... хотя именно ее ... поиски и находки сыграли чрезвычайно важную роль ...”. Поразительно, как Эпштейн, забыв свое прежнее лягание Маркса и Ленина, ИХ ДЕЛА, вскрикнул про потенциал их революционных идей. Поразительно, как отношение к Сталину у Эпштейна существенно поменялось со времени АЛЬТЕРНАТИВ 89. Поразительно, что запутавшись в своих “диалектических” блужданиях по классам, он поразился переменам после Сталина и непонятно “объяснил” их происками сталинских бюрократов, почему-то переставших третировать славную интеллигенцию. Не имея возможности привести все мои аргументы за предложенное ниже мнение по этой теме, я просто предложу его.
            Социалистическая революция в стране, только вышедшей из феодализма, поскольку она удалась, задала мощный импульс в направлении коммунизма; общество  до 90х было социалистическим и в качестве такого развивалось. Но всегда действовала стихия приведения производственных отношений в соответствие с всегда капиталистическими производительными силами. Изначально был значимый субъектный фактор, прежде всего ленинская  партия. Ранний социализм 20х годов был крайне несовершенным, но прокоммунистическим. Однако постепенно, опасно после Ленина, шло размывание этого социализма, самого субъектного фактора.  Субъектная социалистическая революция свершилась на естественной базе перехода от феодализма к капитализму начала XX века. В 30е годы произошли субъектный переход к классическому социализму, но на его базе стихийное смещение направления развития с прокоммунистического на прокапиталистическое, выводящее на социальную контрреволюцию  90х. Теперь формально существовали только два социально однородных социалистических класса, властью была демократическая социалистическая диктатура в форме не совсем государства Советов и т. д. Фактически господствовала через совсем государство обособившаяся от народа бюрократия, особенно выделившаяся в ней элита. Переход к такому социализму шел по общей схеме естественных революций и переворотов. Сначала – тихий генезис, выведший на антиципацию – страшный голод 32-33 года и, главное, формы его “преодоления”. Они вызвали реакцию 33-34 года еще господствующего прокоммунистического социализма вплоть до попытки смещения переродившегося руководства на XVII съезде. “Реакция” была разгромлена в ходе Большого террора. Бюрократия полностью взяла власть, остальное население стало просто трудящимися. С тем “революционные крайности” ежовщины были “термидориански” пресечены. До смерти Сталина шло планомерное закрепление прокапиталистического социализма в духе режимов Кромвеля и Наполеона (и тоже с военными победами). И как победившая буржуазия не желала больше терпеть революционные “издержки” установления и закрепления своего господства, так и соцбюрократия, элита, не желали больше жесткого режима сталинщины (ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ!). СРАЗУ со смертью Сталина начался режим реставрации прокоммунистического социализма – Оттепель (реабилитация многих репрессированных, “возвращение к ленинским нормам” и пр.). Сначала все дружно списали на Берию, потом, после внутренней борьбы в верхах – на Сталина. Народ, небюрократическая интеллигенция были больше статистами. Никто не хотел нарушений социалистической законности (мало кто пожалел Берию), но многим нужен был божок (осуждение культа личности Сталина многие восприняли болезненно, с неудовольствием). Так или иначе, полностью установился прокапиталистический социализм, формой существования которого являлась имитация (относительно убедительная) социализма прокоммунистического. Первоначальная элита не была приспособлена к капитализму, не хотела его. Но ее господство создало условия для генезиса капитализма (подпольные капиталисты и пролетарии и пр.), главное – для перерождения самой элиты. Именно “новые коммунисты” стали движущей силой буржуазной контрреволюции, подобно тому, как “новые дворяне” – движущей силой буржуазной Революции.
          “Столкнувшись с рядом ... положений революционной теории ... оказавшихся (МЫ так решили! – А. М.) недиалектическими и утопическими ... задаешься вопросами, если возможность увидеть заранее, не после тяжелых проверок жизнью ... как эту недиалектичность преодолеть”. Самое первое – не придумывать недиалектичных и утопических фантомов, чтоб не наталкиваться на них; для этого полезно уважительнее относиться к классикам. А второе ... Любая теория не является абсолютно правильной, рано или поздно проверка жизни заставит ее отбросить или постараться усовершенствовать. Объяснение общества выводит на его субъектное преобразование. Так в отношении всех известных форм материи, но недостаточно субъектное преобразование в отношении общества особенно чревато. Как избежать абсолютно ошибок при преобразовании всех форм материи, рецептов быть не может. Свести до минимума ошибки при преобразовании общества можно и совершенствованием субъектного фактора. В том числе, не делая поспешных выводов о недиалектичностях в наследии гениев, не шельмуя утопиями даже понятые их ошибки (это, когда ошибки “поняли” не только “Мы” – Эпштейн, например). – Например, его “некоторый рецепт”: “Если теория общественного развития ... целиком отрицает некоторые явления ... предполагает замену их противоположными, а не некоторый, достаточно сложный синтез ... то такая теория является недиалектической и с большой вероятностью утопической ... может принести значимый вред”. Как повезло прежним социальным революциям без теории: назрела смена первобытного строя классовым – хоп, синтез того и другого; назрела смена рабовладельческого способа производства феодальным – раз, смена  первого помесью его и второго; пришла очередь то ли феодализма, то ли гибрида рабовладения и феодализма – ура, мешанина из капитализма, феодализма и, надо думать, рабовладения (о чем не догадывались якобинцы, например). Терерь надо делать гибрид и коммунизма и “диалектически” сохраненного из капитализма, феодализма и далее. Диалектика! “Вряд ли после всего сказанного выше есть смысл объяснять, почему это так”.
            “На первый взгляд,  мы (Вы; не Классики же – А. М.) получили порочный круг – отрицание ... реакционных общественных отношений невозможно, поскольку необходим синтез отрицающего и отрицаемого ... такая дилемма существует” в сверхдиалектике Эпштейна. Но сверхдиалектик сверхдиалектично с дилеммой ПРАКТИКИ справляется по методу схоластов: “... путь ее разрешения ... известен, он состоит в движении отрицающего и отрицаемого “по спирали”, то есть в выходе их соотношения на новый уровень”. Вот чего не хватало “диалектике” Бернштейна! Движение, которое все – “по спирали”! – “Этот уровень не определен заранее, его содержание надо увидеть, обосновать теоретически ...”. Нельзя ОПРЕДЕЛИТЬ заранее! Но Маркс все равно виноват, раз не УВИДЕЛ заранее супердиалектику Эпштейна, не ОБОСНОВАЛ ТЕОРЕТИЧЕСКИ? Но это Маркс, что с него взять. А уж Эпштейн-то увидел, обосновал теоретически какую-нибудь диалектику по спирали ТОЖЕ лет так через сто? Или хотя бы разжевал спиральную диалектику профанам, вроде меня, на каких-нибудь примерах уже бесспорного прошлого тысячелетий, уже “проверенного ... практическим и историческим опытом”? Или такое невозможно, поскольку “Это новое (впервые по Эпштейну? – А. М.) понимание означает выход из прежнего (чьего? – А. М.) плоского и даже одномерного понимания проблемы ...” и далее до конца абзаца “диалектическая” схоластика многомерного Эпштейна. А действительно отрицания отрицаний в наглядном виде – например, социальные революции и перевороты: сначала генезис нового и его антиципация – и их предреволюционное отрицание реакцией: затем отрицание реакции революционным переломом и его отрицание термидором, переходящим в режим закрепления; потом его отрицание режимом реставрации с ее отрицанием типа “Славной революции”, Революции 1830 года или Февральской. Закон отрицания отрицания, как всякий философский закон, требует тонкости умелого приложения к конкретике природы и общества. Я считаю, что Эпштнйн закон отрицания отрицания прикладывает к теме перехода от капитализма к коммунизму топорно, надуманно, субъективистски, в том числе из-за плохого понимания формационной истории.  С тем его обыгрывания исторически неизбежных ошибок Маркса с добавлением необязательных своих –  диалектика, взятая субъективистски, т. е. софистика.
                                                                    *    *     *
           “А. В. Бузгалин и А. И. Колганов предложили важное обобщение теории социализма и коммунизма Маркса, сделав упор на процессе снятия отчуждения, переходе из “царства необходимости в царство свободы”, которое достигается не при господстве индустриального, а послеиндустриального производства, когда основным видом труда становится не репродуктивный, а творческий труд”. Маркс и Энгельс делали упор на переходе от капитализма к коммунизму. Моментами этого перехода они понимали снятие отчуждения, перехода из “царства необходимости к царству свободы”, к творческому труду, к обществу без товарно-денежных отношений, социального неравенства, государства и пр. Они полагали, что это произойдет при индустриальном производстве. Ошиблись. Практика после них представила в XX веке послеиндустриальное производство и отсутствие коммунизма, что понятно думающим марксистам и буржуазным идеологам, делающим из реалий XX века противоположные выводы. В чем суть “обобщения Бузгалина и Колганова”? В банальности, что реальный социализм XX века на базе не самых развитых производительных сил капитализма, потому с сохранением классов, товарно-денежных отношений, государства и др. – не “царство свободы”, творческого труда? И какое отношение имеет декларированное “обобщение” к сглаживанию качественного различия капитализма и коммунизма спекуляциями на проблемах социализма Эпштейном? На последний вопрос Эпштейн “отвечает” новыми спекуляциями. – “Это обобщение и представляет собой новое измерение, даже несколько измерений, которые  сразу в определенной мере снимают те противоречия в деятельности первого советского государства и ... , которые  были обусловлены низкой производительностью труда ... недостаточным уровнем общей культуры и знаний”. НОВЫЕ измерения в ТЕОРИИ “сразу... снимают” БЫЛЫЕ “противоречия” ПРАКТИКИ социализма? Идеализм какой-то. А без акцентирования Бузгалиным и Колгановым понимания коммунизма как существенно отличного от реального социализма (который Эпштейн критикует как недиалектическую первую фазу КОММУНИЗМА), без ИХ осознания, что коммунизм требует производительных сил выше индустриальных, еще раньше это как-то осознала даже соцбюрократия, когда лихую концепцию построения коммунизма в 1980 году скорректировала невнятной концепцией развитого социализма. Автономными от офиоза марксистами это осознавалось еще раньше, четче и это осознание опиралось на разработки и не марксистов (постидустриальное и технотронное общество, пр.). Я в 1966-67 году настолько разочаровался в коммунистичности реального социализма, что быстро поставил крест на планах физматовской карьеры в пользу обществоведения, а в 1976 году пришел к твердому мнению, что начался Советский строй с формационного уровня типа в Англии года 1700, до даже индустриализации, что объяснять надо не некоммунистические черты реального социализма, а его существование (со своими позитивами против и более развитых стран капитализма) на базе докоммунистических производительных сил, естественно требующих капиталистических производственных отношений (свободного рынка и о чем еще мечтает послесоветский Эпштейн). – “При этом снимается и острота проблемы стимулирования труда в интересах общества, ибо творческий труд сам по себе несет большой потенциал удовлетворенности своим содержанием”. “При этом” – при чем? При коммунизме? Какое отношение эта банальность марксизма имеет к агитации Эпштейна за усиление товарно-денежных отношений в социализме, к его третированию диктатуры пролетариата, к заявленному им обобщению Бузгалина и Колганов? – “Но остается проблема  учета уроков XX столетия и соответствующего совершенствования  теории революционного действия в целях перехода к социализму в тех государствах, где противоречия между общественным характером производств и частнокапиталистическими  формами присвоения ... подталкивают массы к борьбе за смену общественного строя”. “Но остается” это сверх чего? Где-то уже нет противоречия между общественным характером производства и частнособственнеческими формами присвоения? Уж не в Швеции ли и других “социализмах” с частной собственностью, развитыми товарно-денежными отношениями и т. д., отсутствие которых вменяет в вину СССР и др. Эпштейн? – “Такие действия и попытки строительства социализма непременно будут происходить в мире”. “Такие действия” – это смены общественного строя, надо понимать. Но смены строев без диктатуры пролетариата и с торжеством капитализма, согласно пафосу статьи Эпштейна? Антифеодальные революции в отсталых странах, что ли? Так там нет еще противоречия между общественным характером производства и  частноКАПИТАЛИСТИЧЕСКИМИ формами присвоения. Путаник он, этот Эпштейн. – “На выработку теории, способной помочь подобным действиям, и направлена данная работа”. Данная работа направлена на “сохранение капитализма при социализме”, на развенчание теории и практики реальных социалистических революций, без предложения чего-то более совершенного социалистического.
                                                                            *     *     * 
           “Будем подводить итоги”. Давайте. “... приведенные соображения показывают важность (ведь раньше не догадывались – А. М.) максимально реалистичной и точной формулировки положений революционной теории ...”, а не по Марксу и Ленину, которые считали важным максимально нереалистические (утопические) и не точные формулировки положений революционной теории? Эпштейн знает факты после Классиков, поэтому в принципе может что-то улучшать в максимально реалистической и точной формулировке положений революционной теории на предыдущей ступени истории. Но он не знает фактов после себя – и даже если бы действительно создал на своей ступени истории аналог великой теории Маркса и Ленина, то какой-нибудь умник из будущего вполне мог бы поискать в ней не диалектичность, утопизм и что там еще. Мое же мнение – “итоги” Эпштейна потомки не заметят. А его “теория РЕВОЛЮЦИИ” до конца абзаца – путанные перепевы давнего социал-демократического РЕФОРМИЗМА в рамках капиталистической формации.
            Но Эпштейн – центрист, ему положено заворачивать свой антимарксизм в “марксистскую” обертку. “Опираться в поиске путей сегодняшнего перехода к строительству социализма необходимо на выявленную Марксом в капитализме ... МОЩНУЮ ТЕНДЕНЦИЮ К СОЦИАЛИЗАЦИИ ... ”. Тенденция мощная, а Эпштейн в статье рассуждает не о ней, а, в основном, о “не диалектичности и утопизме” наследия Маркса. В действительности в капитализме ... мощную тенденцию к социализации придумал Бернштейн. – “Подлинно марксистский подход к процессам преобразования общества ...” не у не диалектического утописта Маркса и диктатора Ленина, а у ревизиониста Бернштейна и центриста Эпштейна! До конца абзаца последний опять перепевает социал-демократический реформизм в рамках капиталистической формации.
            “Если сравнить революционные действия ... с хирургией ... то нужно стремиться действовать скальпелем или лазером (в 1917 году? – А. М.), а не пилой ..., удаляя лишь то, что крайне необходимо ...”. А Маркс и Ленин были против? Эти революционеры и реформист Эпштейн расходятся лишь в том, что именно “крайне необходимо” удалять при революции. Социал-реформисты со своей терапией в рамках капитализма пришли на готовенькое, установленное “пилой” индепендентов, якобинцев и т. д. Правда, в поздних буржуазных революциях (5 года в России и др.) буржуазия, напуганная опытом народных революционных движений Запада, склонна к полюбовному соглашению с феодалами. Но в России ее трусость обернулась Октябрем. Кстати, Октябрь формально был лишь легитимным поручением легитимно большевизированных Советов большевикам и левым эсерам сформировать правительство (и арестовать уже не легитимное Временное правительство), как ранее не большевистские Советы давали власть временным правительствам буржуазии, которая, принимая от Советов власть, тем и буржуазно легитимизировала Советы. И легитимная власть большевиков первое время была достаточно благодушной к реакционерам. Только когда началась нелегитимная пила белого террора, ей противопоставили легитимный террор красный. Но подобное было и в великих Английской и Французской революциях, когда буржуазия сначала миндальничала с монархией и т. д., и лишь на контрреволюционный террор ответила революционным. – “К сожалению, подобный взгляд мог быть выработан ... лишь в ходе исторически закономерных попыток скорейшего уничтожения частной собственности ...” и далее по тексту. Мое сожаление еще горше: как было бы хорошо от “коммунизма” первобытного РАЗОМ перейти к коммунизму будущего, без тысячелетий общества частной собственности, “что вело к огромным жертвам”. Но, “К сожалению”, это ТОЖЕ маниловщина.
          “... привлечение широких масс крайне радикальными лозунгами, безусловно, способствовало усилению их революционного порыва, которому предстояло смести прежние органы власти”. Эпштейн о буржуазных революциях, о социалистических или о социал-реформизме внутри капитализма? Без конкретики – ни о чем. – “Видимо, при первых исторических попытках относительно отстающих стран “первые отрицания” капитализма с большой вероятностью должно было принять крайние формы уничтожения товарного производства и частной собственности, эксплуататорских классов, чтобы, пройдя через известное “отрицание отрицания”, вернуться” при следующих революционных действиях масс, устраняющих государство олигархической буржуазии, к некоторому диалектическому синтезу ...” и далее по тексту. Эпштейну видится, что первое отрицание отсталой России должно было установить коммунизм без товарного производства и частной собственности, чтобы потом, через отрицание отрицания, устранить государство олигархической буржуазии коммунизма, которая эксплуататорским классом, ранее уничтоженным, не является? Амбициозный “диалектик” запутался в своей мешанине разных явлений, повязанных его невнятным социализмом.
                                                                                     *     *     *
               Эпштейн надергал понятий и терминов из наследия Классиков, соотнес их с реалиями после Классиков, неглубоко осмыслил названные наследие и реалии, субъективистски смешал их в кучу и, с претензиями поучить Маркса диалектике, предложил косвенную апологию социальной контрреволюции конца XX века в нашей стране и с тем собственного ренегатства. Острие теоретических стараний Эпштейна – критика переходного периода к коммунизму по Марксу. Наработки советской исторической науки по межформационным переходам и развитиям формаций Эпштейн игнорирует. 
            Маркс изначально разработал социал-филососфскую концепцию коммунизма как “царства свободы” с его массой позитивных отличий от ”царства необходимости”. Затем он занялся всесторонним социалогическим осмыслением всех участников перехода между “царствами”: капитализма, как исходного пункта перехода; самого перехода (его движущих сил и пр.); прогнозом некоторых черт конечного пункта – коммунизма. Неизбежно недостаточное знание и формационной истории молодой марксистской наукой неизбежно рождало какие-то ошибки осмысления настоящего, неточности прогноза явлений  будущего, к которым при желании удобно цепляться в том наступившем будущем.
            Советская историческая наука с марксистских позиций изучила формационную историю глубже Классиков. Например, переход от феодализма к капитализму. Его основные звенья; поздний феодализм – переход  от феодализма внутри феодализма. Ранний капитализм – переход к капитализму внутри капитализма. Межформационная капиталистическая революция (с генезиса капитализма по “славное” отбрасывание последних значимых остатков феодализма), как переход в узком, основном смысле от феодализма к капитализму, т. е. как переход от позднего феодализма к раннему капитализму. Подобные переходы вполне просматриваются между другими формациями. Поздние этапы предвосхищают следующие формации, но именно они свергаются в ходе социальных революций, которые устанавливают ранние этапы, которые еще близки предыдущим формациям и потому требуют допревращения следующей формации внутри ее самой. 
             Только после Классиков констатируется поздний капитализм с середины XX века в развитых странах. Он обладает общими чертами всех поздних этапов разных формаций, особенно эксплуататорских: смягчение основной эксплуатации (раб на пикулии; раскрепощение; современный пролетариат), резкое изменение культуры (Поздней Римской империи; Возрождение;  неклассическая культура XX века), реформация идеологии (христианство; протестантизм; социал-демократия); активная социальная политика самого сильного за формацию государства (доминат; абсолютизм; даже неолиберальное государство) и пр. Поздний капитализм тоже в чем-то предвосхищает последующую формацию, но тоже подлежит революционному свержению. Тем не менее, по нему тоже можно как-то судить об (особенно  первой фазе) последующей формации. Социал-демократия позднего капитализма является такой же наследницей предыдущих “ересей” капитализма, как протестантизм – предыдущих ересей феодализма, а господствующее христианство – прежней христианской ереси. Социал-демократическая Швеция отличается от социалофобных США примерно также, как позднефеодальные протестантская Англия от католической Франции. А смены у власти социал-демократов прямыми буржуазными партиями и обратно – удобная иллюстрация пониманию отрицания отрицания на пути к коммунизму по Эпштейну.
           Маркс не знал историю формаций с точностью до этапной, вопрос изначально ставил о смене капитализма вообще вообще коммунизмом (конечно, с нюансами) в ходе Революции. Но, надо думать, Маркс постепенно пришел к выводу, что современный ему капитализм дозрел до Революции), но не до немедленного установления “царства свободы”. Потому – ПОСЛЕ Революции – период превращения капитализма в коммунизм новой властью. Это отчасти отвечает периодам ранних этапов других формаций, тоже на базе уже формационно новых производительных сил. Только в начале XXI века остается констатировать, что ни при Марксе, ни при Ленине нигде в мире производительные силы капитализм еще не переросли. Тем не менее – прокоммунистический социализм XX века усилиями марксистов.
           Исходя из ошибочного мнения, что капитализм XIX века в развитых странах дозрел до коммунизма, приняв с тем пролетариат естественным ниспровергателем капитализма, марксисты энергично действовали в направлении Революции. А капитализм является историческим соседом коммунизма на близких производительных силах и пролетариат – самым близким из всех классов труженикам коммунизма. Потому возможны субъектные революция и затем эволюция в направлении коммунизма через социализм (уже некапитализм на базе еще капиталистических производительных сил). Дело – за достаточной субъектностью. Марксизм Классиков, при всех его недоработках, некоторую достаточность давал. Но недоработки определяли только возможность (зависящую и от стихийного стечения обстоятельств), а не неизбежность успешного субъектного дохождения до коммунизма. В передовой Западной Европе в начале XX века сорвалась возможная социалистическая революция, в странах социализма – социалистическая эволюция к концу века. В обоих случаях естество действия капиталистических производительных сил размыло субъектный фактор. С тем – ревизионизм, крах II Интернационала в начале XX века и крах социализма, массовое ренегатство былых “верных ленинцев” в  конце века при максимальных количественных показателях в обоих случаях. 
           Эпштейн посчитал поздний этап капиталистической формации ранним этапом коммунистической, запутался в реалиях прокоммунистического социализма XX века и предкоммунистического позднего капитализма. Социализм XX века – естественно преждевременная альтернатива капитализму на не самых развитых его производительных силах, разъедаемая действием этих сил. Его возникновение и перспективы зависели от  уровня субъектного фактора, ядро которого составили наука марксизма, антикапиталистические устремления трудящихся. Остается констатировать, что субъектного фактора для дохождения социализма до первой фазы коммунизма не хватило. Возник реальный социализм в результате антикапиталистических революций XX века, кончился – в результате антисоциалистических контрреволюций этого века. Идеал послесоветского Эпштейна – поздний капитализм, особенно в социал-демократическом обрамлении. Поздний капитализм предвосхищает следующую формацию, конкретно ее первую фазу, но как все поздние этапы разных формаций подлежит революционному свержению. А вот возникает поздний капитализм, как все поздние этапы: при острой социальной борьбе, но без настоящих революций. Это нравится Эпштейну, этому он посвятил свою “выработку теории ... “революционного действия””. Поздний капитализм на базе ранних производительных сил капитализма естественно не возможен, а в некоторых странах субъектными революциями установился социализм, по скорректированным разработкам “недиалектического утописта” Маркса, “усугубленным” еще более “недиалетаическим утопистом” Лениным. По Эпштейну печально, но не страшно (в Альтернативах 86, 89 и 92 представленно даже благостно). Главное – на смену социалистической диктатуре “должна прийти свобода выбора в обществе и в партиях ... даже свобода выбора идеологии ... условием действий руководства страны в интересах рабочего класса и всего общества”, что реализовали горбачевская и прочие капстройки к полному удовольствию Эпштейна. Правда, “скандинавского социализма” не получилось, но надо стараться; главное – никогда не надо революций, ликвидации частной собственности и товарно-денежных отношений – а то вдруг будет конечная цель, “царство свободы”, а не все движущееся (в рамках капитализма) переходное общество по “диалектически улучшенной Эпштейном утопии Маркса”!
            У путаницы в обществоведческих проблемах всегда гносеологические и классовые корни. Гносеологические корни путаницы Эпштейна – особенно непонимание формационных сторон явлений, классовые – желание принять послесоветский капитализм. Но Эшптейн принадлежит к той категории ренегатов, которые, в духе Каутского, хотели бы не выглядеть ренегатами. Статья начинается дифирамбами в адрес Маркса, пронизана намерениями  развить марксизм дальше Маркса, даже элементами апологии диктатуры пролетариата и сочувствия к ее проблемам. Их меньше, чем в материалах Эпштейна из АЛЬТЕРНАТИВ 86, 89 и 92, но ведь все течет, все изменяется, ничего не стоит на месте, согласно азам диалектики.